...There is no time to do what must be done... (Jethro Tull).
Who is it for?
Beatles.
- Для кого я стараюсь? Не для тебя, не для него – моего любимого, не для мамы с папой, не для друзей и знакомых, в конце концов… не для Русалины… выходит, для себя, для себя, любимой.
Эсмеральда Джипсон сидела на диване в учительской, прикрыв прекрасные темно-карие очи, и говорила со мной.
- Последнее время, Фэндер, я замечаю за собой, что хочу сказать одно, а говорю другое. Что пишу на сайте не то, что думаю, а то, чего ждут от меня посетители! Это страшно, Фендер! Имидж – это всё, что видят окруждающие. Не меня саму, а мою шкуру, оболочку. Схему, модель, но не сущность. Бесполезная, даже вредная вещь – имидж. От него никакой пользы, кроме вреда. Работа не поймешь, то ли на окружающих, то ли на себя. И то и другое – донельзя противно и бесполезно. Если на окружающих, то вопрос – кому какое дело, какая я есть? А еслди на себя – так тем более, какое мне до этого дело?
Я внимательно слушал.
- Так откажись от имиджа, - сказал я, когда она договорила, и, зевая, улеглась на спинке дивана поудобнее. Уроки уже кончились, спрашивать Эсмеральду или меня по химии никто ни о чем не хотел, и мы были в учительской одни. За стеной время от времени слышались голоса учеников, но приглушенные – вечер всё-таки.
- В том-то и дело, - ответила она, полоснув по моему сердцу взглядом тёмно-карих, почти чёрных, глаз, - я честно пыталась отказаться от этой комедии. Но оказалось, что это ещё хуже. Что это тоже имидж, мало того, самый, пожалуй, заезженный. Мы подсознательно следим за тем, чтоб никто, не дай Бог, не подумал, что мы вообще следим за тем, как выглядим со стороны… это кошмар. А смириться с этим всем – нельзя, хоть тресни!
- Ну а ты – вообще не следи за этим, - предложил я ей, - забудь о том, какой тебя видят. И все тут. И тогда у тебя и не будет никакого имиджа.
- Попробую, - сказала красавица, вновь прикрывая глаза. Она глубоко вздохнула, провела рукой по длинной чёрной гриве, стараясь отречься от своего имиджа и оставить только саму себя прямо сейчас, не сходя с места…
И тут Эсмеральды не стало. Вместо неё на диване сидела оранжевая пирамида с серым овчарочьим хвостом, торчащим из вершины слева. По ней быстро бежали потоки цифр – голубых нулей и коричневых, почти черных, единиц. Впрочем, на боковую сторону пирамиды, сжимая в руке бластер, выскочил какой-то анимешный герой, он вышел из пирамиды, точнее, выпрыгнул из неё, но тут же взорвался, улетел кусками вверх, а на месте всего этого возник велосипед, который тут же превратился в белого кролика с красными глазами и в очках, а он перешел в асфальтированную трассу с кибиткой вдали, и вот это уже кусок окна компьютерной программы, а теперь – поросший травой холм (вроде бы, такой есть в Феодосии)… Потом всё это подернулось подвижной разноцветной дымкой, размылось и окончательно потеряло опреджеленные очертания. Эсмеральда, наконец, утратила свой имидж.
Beatles.
- Для кого я стараюсь? Не для тебя, не для него – моего любимого, не для мамы с папой, не для друзей и знакомых, в конце концов… не для Русалины… выходит, для себя, для себя, любимой.
Эсмеральда Джипсон сидела на диване в учительской, прикрыв прекрасные темно-карие очи, и говорила со мной.
- Последнее время, Фэндер, я замечаю за собой, что хочу сказать одно, а говорю другое. Что пишу на сайте не то, что думаю, а то, чего ждут от меня посетители! Это страшно, Фендер! Имидж – это всё, что видят окруждающие. Не меня саму, а мою шкуру, оболочку. Схему, модель, но не сущность. Бесполезная, даже вредная вещь – имидж. От него никакой пользы, кроме вреда. Работа не поймешь, то ли на окружающих, то ли на себя. И то и другое – донельзя противно и бесполезно. Если на окружающих, то вопрос – кому какое дело, какая я есть? А еслди на себя – так тем более, какое мне до этого дело?
Я внимательно слушал.
- Так откажись от имиджа, - сказал я, когда она договорила, и, зевая, улеглась на спинке дивана поудобнее. Уроки уже кончились, спрашивать Эсмеральду или меня по химии никто ни о чем не хотел, и мы были в учительской одни. За стеной время от времени слышались голоса учеников, но приглушенные – вечер всё-таки.
- В том-то и дело, - ответила она, полоснув по моему сердцу взглядом тёмно-карих, почти чёрных, глаз, - я честно пыталась отказаться от этой комедии. Но оказалось, что это ещё хуже. Что это тоже имидж, мало того, самый, пожалуй, заезженный. Мы подсознательно следим за тем, чтоб никто, не дай Бог, не подумал, что мы вообще следим за тем, как выглядим со стороны… это кошмар. А смириться с этим всем – нельзя, хоть тресни!
- Ну а ты – вообще не следи за этим, - предложил я ей, - забудь о том, какой тебя видят. И все тут. И тогда у тебя и не будет никакого имиджа.
- Попробую, - сказала красавица, вновь прикрывая глаза. Она глубоко вздохнула, провела рукой по длинной чёрной гриве, стараясь отречься от своего имиджа и оставить только саму себя прямо сейчас, не сходя с места…
И тут Эсмеральды не стало. Вместо неё на диване сидела оранжевая пирамида с серым овчарочьим хвостом, торчащим из вершины слева. По ней быстро бежали потоки цифр – голубых нулей и коричневых, почти черных, единиц. Впрочем, на боковую сторону пирамиды, сжимая в руке бластер, выскочил какой-то анимешный герой, он вышел из пирамиды, точнее, выпрыгнул из неё, но тут же взорвался, улетел кусками вверх, а на месте всего этого возник велосипед, который тут же превратился в белого кролика с красными глазами и в очках, а он перешел в асфальтированную трассу с кибиткой вдали, и вот это уже кусок окна компьютерной программы, а теперь – поросший травой холм (вроде бы, такой есть в Феодосии)… Потом всё это подернулось подвижной разноцветной дымкой, размылось и окончательно потеряло опреджеленные очертания. Эсмеральда, наконец, утратила свой имидж.